Северная война - Страница 47

– Чего говоришь-то, а, чучело? Как это – выкрасть герцогиню? Что несешь-то, урод лапотный? Герцогиню?

– Так она же сама согласна! – слезно заканючил Бровкин. – Муж ее, этот Фридрих-Вильгельм, совсем никакой – в мужском плане… Да я его! – неожиданно сильно озлобился: – Я его, курву митавскую, на части разберу и сожру – по отдельным органам! Пальцем одним – сердце его теплое выдеру – из груди хилой…

Что, я мало свершил – для государя нашего? Трудно пойти мне навстречу? Маркиз я или дерьмо свинячье, в конце-то концов? Да я сам все сделаю, мать вашу! Прикройте только… Отслужу потом – по самое не могу!

«Вообще-то, Луиза эта – весьма пикантное создание! Миленькая, умненькая, смешливая… Что ей делать – на этой сонной Митаве? Да здесь любой нормальный человек – через месяц-другой – свихнется от серой скуки! – заступился за маркиза Алешку добрый и понимающий внутренний голос. – И прав Бровкин: многое он сделал для России, надо ему помочь! А то что же такое получается? Как Петру Алексеевичу захотелось получить Марту Скавронскую – так, пожалуйста, святое дело? А как Алешке, бывшему крепостному крестьянину, помочь герцогиней разжиться, так – и нельзя? Леха – твой друг надежный и верный, ни разу тебя не подставил, не предал! Обязан ты, гнида такая, помочь ему… В смысле: ему и герцогине этой рыженькой, истосковавшейся по нормальной мужской ласке…»

– Ладно! – решил Егор. – Вот с Карлом повстречаемся, перебазарим плотно, там и видно будет…

Ранним утром он проснулся из-за сильного шума: кто-то беззаботно и нагло разгуливал по его спальне, беспардонно стуча каблуками по деревянному полу, громко шелестел какими-то бумагами.

«Алешка, наверное, весенний сукин кот! – еще прибывая в сладкой полудреме, решил Егор. – Не иначе, сочиняет вирши любовные, трепетные, посвященные своей драгоценной Луизе. Встать, что ли, да и выставить влюбленного мерзавца за дверь?»

Неизвестный посетитель принялся что-то тихонько и мелодично напевать – на совершенно неизвестном языке. «Это он что, по-шведски упражняется?» – изумился Егор, открыл глаза и приподнялся на кровати, старательно протирая кулаком глаза.

На письменном столе сидел, беззаботно болтая ногами, обутыми в ярко-желтые ботфорты, худой и костистый короткостриженый юнец – со смешными кошачьими усиками под носом-пуговицей. На молодом человеке была надета только короткая ночная рубашка – далеко не первой свежести.

Егор непроизвольно подергал крыльями носа: в комнате остро и неприятно попахивало псарней.

– Ну да! Я еще не успел помыться! – непринужденно, ничуть не смущаясь, заявил на вполне сносном английском языке странный юнец, определенно напоминавший Егору кого-то из его знакомых. – С охоты вернулись уже поздней ночью, взяв всего лишь трех медведей. Да и мелкие все какие-то, сонные… То ли дело – у нас под Стокгольмом! Матерые, злые, рьяные! Прошлой осенью мы с приятелями за одни сутки убили и загнали в сети четырнадцать трофейных экземпляров… Меня, кстати, Карлом зовут. Я – король шведский…

– Ваше величество! – смущенно забормотал Егор. – Извините, я неодет…

– Так одевайтесь же, сэр Александэр, если хотите! Я вам не препятствую в этом… Стесняетесь? Хорошо, я, так и быть, отвернусь! Кстати, мой друг, а не найдется ли у вас выпить что-нибудь хмельного? А то, знаете, мои запасы внезапно исчерпались, а будить своего верного денщика я не решился, больно уж он притомился – на этой треклятой курляндской охоте… Фляжка лежит в седельной сумке? Все, нашел, большое спасибо! – Шведский король отошел к окну, ловко отщелкнул крышку с фляги, наполненной русской медовухой, громко и радостно забулькал…

Егор мигом соскочил с постели и принялся торопливо одеваться.

«Денщика он, видите ли, постеснялся будить! – скептически ухмыльнулся внутренний голос. – А тебя, братец, запросто поднял с постели… Кого же шведский Карл мне напоминает? Да, конечно же, Петра Алексеевича! И внешне, и по всем наглым манерам, и по запаху этому – острому и звериному… Остается только предположить, что обе эти высокородные персоны – одного поля ягоды. Как это, в каком смысле? Да все в том же: если царь Петр „внедрен“ в эти непростые времена нашими неизвестными „экспериментаторами“, то почему бы и шведскому королю Карлу тоже не оказаться их тайным „агентом влияния“? Впрочем, какое это имеет значение? Да никакого – ровным счетом!»

Тихонько заскрипела входная дверь, из-за толстого косяка робко высунулся длинный и унылый нос генерала Шлиппенбаха, и хриплый бас неуверенно поинтересовался:

– Можно мне войти, высокородные господа?

– Генерал, жопа старая! Иди, я тебя обниму! – радостно завопил юный швед и, непринужденно запихав за голенище своего ботфорта Егорову флягу, бросился навстречу Шлиппенбаху…

Минут десять—двенадцать они обменивались крепкими рукопожатиями и жаркими объятиями, безжалостно хлопая друг друга по плечам, и безостановочно, перебивая друг друга, болтали по-шведски. Судя по взаимным крошечным слезинкам – в уголках глаз – речь шла о каких-то давних и явно сентиментальных воспоминаниях…

Наконец, Карл оставил пожилого генерала в покое и серьезно спросил у Егора:

– Сэр Александэр, а у вас найдется кусок чистого пергамента, чернила и скромное гусиное перышко?

– Конечно, государь! В нижнем ящике письменного стола. Кроме пергамента вы там найдете и листы неплохой немецкой бумаги…

– Не люблю бумагу! – безапелляционно заявил шведский король, резко выдвигая ящик стола. – Я, по своим взглядам, упертый консерватор. Пергамент – вот достойнейший материал для важных документов! – Прежде чем начать писать, он внимательно оглядел со всех сторон гусиное перо и недовольным голосом обратился к Шлиппенбаху: – А ты, подметка от старого ботфорта, чего здесь застыл соляным столбом? Иди, подбирай себе одежку и ружье: после обеда мы опять отправляемся на веселую медвежью охоту…