Северная война - Страница 45

Петр же полностью оправился от своей «болезни», был бодр и весел, без устали нахваливал Егора. Потом вызвал в свою комнату думного дьяка Чердынцева и принялся диктовать ему многочисленные письма – государям и правителям стран Северной антишведской коалиции, – в которых подробно описывал результаты (слегка их преувеличивая) осуществленной диверсии, просил новых ружей, пушек и денег…

– Польша, Саксония, Дания, Норвегия, Курляндия, – старательно перечислял царь адресатов. – Алексашка, никого я не забыл?

– А где же – король шведский?

– Карлус? – искренне удивился Петр. – Он-то здесь при чем, с какого такого бока? Ему-то уже наверняка все доложили…

Егор довольно улыбнулся и заговорщицки подмигнул царю:

– Мин херц, Карл Двенадцатый очень любит – с самых своих младых лет – генерала Шлиппенбаха. Более того, относится к нему очень тепло: ну, как ты, например, к Никите Зотову или – к генералу фон Зоммеру… Понимаешь ход моих мыслей?

– Нет, как-то – не очень! – честно признался царь и попросил: – Поясни, пожалуйста, охранитель!

– Все очень даже просто, государь! Раз Карлусу этот Шлиппенбах так дорог, то он, естественно, захочет вызволить любимого генерала из русского плена. Надо этим воспользоваться! Предложим шведам обменять Шлиппенбаха – на одну известную тебе юную ливонскую красавицу. Конечно же, надо как-то достоверно объяснить такое наше неожиданное предложение… Например, скажем, что эта смазливая девчонка очень приглянулась Алешке Бровкину, маркизу де Бровки – то бишь. Тем более что маркиз-то у нас – насквозь неженатый! Вот на тебя, мин херц, якобы и нашел невинный каприз: осчастливить своего верного и надежного сподвижника… Не, понятное дело, что для полной достоверности надо будет еще и денег попросить – тысяч двадцать—тридцать гульденов…

Царь эту идею полностью одобрил, покраснел, как последний мальчишка, обрадовался возможной перспективе устроить свою личную жизнь – похоже, даже больше, чем состоявшейся воинской виктории…

На следующее утро карета с Алешкой Бровкиным, сопровождаемая десятком бравых драгун, выехала по направлению к Дерпту. Драгуны были снабжены короткими пиками, на которых трепетали на ветру длинные белые ленты, во внутреннем кармане камзола маркиза лежало письмо Петра, адресованное его шведскому коллеге по нелегкой руководящей «профессии»…

– Здесь, в Пскове, и подождем шведский ответ! – решил Петр. – Никуда эта Москва от нас не денется! Тем более что там князь-кесарь Ромодановский оставлен на хозяйстве, а с ним – не забалуешь…

Ожидая возвращения своего полномочного посла, Петр времени зазря терять не стал: организовал на берегу Псковского озера серьезную корабельную верфь, велел заложить крутобокий двухмачтовый ял, оснащенный десятью пушками. Царь, самолично взяв в руки топор, дневал и ночевал на верфи, раздавая крепкие зуботычины и не менее крепкие подзатыльники своим старательным, но неумелым помощникам.

Алешка вернулся в Псков уже через две недели: гораздо раньше, чем его ожидали увидеть. Покачиваясь от усталости, доложил:

– Шведский Карлус получил твое письмо, государь! Готов встретиться с русскими доверенными лицами, обсудить все детали предстоящего обмена…

Петр недовольно скривился:

– Это что же получается? Надо новое посольство отправлять в шведский Стокгольм? Это же сколько времени пройдет…

– Не надо, Петр Алексеевич, в Стокгольм! – неожиданно огорошил всех маркиз Алешка. – Карлус сейчас сидит на Митаве…

– Как – на Митаве, откуда он там взялся? – опешил Егор.

Бровкин расстроенно нахмурился и объявил:

– Запаздывают важные новости, зело запаздывают! Шведский львенок, он тоже не дремлет. Мы решили провести диверсию под Дерптом, а он – под датской столицей… С огромным флотом (взявши в денежную аренду английские и голландские суда) появился Карлус – три недели назад – перед древними фортами Копенгагена и нагло потребовал сдачи города. Христиан – государь датский, честно вступил со шведами в соответствующие переговоры. Карлус же – коварно и вероломно – высадил двадцать тысяч пехоты в тылу у датской армии… Еще через два дня Дания признала свое полное поражение и вышла из войны. А Карл Двенадцатый сел на трехмачтовый фрегат и отбыл на Митаву. Зачем? Извини, государь, о том мне неведомо… Вот его послание, доставленное гонцами в Дерпт, зачти…

Письмо Карла даже не было помещено в конверт: обычный пергаментный свиток, небрежно запечатанный овальной сургучной печатью нежно-пурпурного цвета.

Петр столовым ножом аккуратно вырезал печать, развернул свиток, наскоро пробежал текст глазами, широко и довольно улыбнулся, прочел более внимательно, восхищенно похмыкав, протянул пергамент Егору:

– Посмотри на это, охранитель! Прочти, а потом поделись своими впечатлениями.

Судя по всему, письмо писал (на жуткой смеси немецкого и голландского языков) сам Карл Двенадцатый – лично: многочисленные грамматические и стилистические ошибки, причудливые кляксы, разбросанные здесь и там – по всему пергаментному листу…

«Как будто рукой Петра Алексеевича начертано! – тут же высказался наблюдательный внутренний голос. – Почерк пляшет – во все стороны, ошибки – характерные… Разве что у этого шведского Карлуса клякс будет гораздо поболе. Но он и помоложе будет нашего царя, если уж на то пошло…»

А вот сам текст письма откровенно поражал: в нем Карл называл Петра своим «братом – по утехам воинским…», «одним из немногих, помнящих, что есть такое – дух рыцарства…», сожалел, что «время военное препятствует их личной встрече – вне поля бранного…» цветасто восторгался дерзостью и наглостью вылазки при мызе Эрестфер… Если отбросить всю эту романтическую шелуху, суть предложений шведского короля сводилась к следующему: он полностью был готов на обмен заслуженного и славного генерала Шлиппенбаха на смазливую ливонскую девчонку и толстый мешок с гульденами. Более того, Карл давал свое честное королевское слово, что в случае доставки вышеозначенного генерала на Митаву он тут же выдаст доверенным лицам царя Петра грамоту, разрешающую вывоз в Россию юной девицы Марты Скавронской, но – только в случае ее (Марты) добровольного согласия на то.