Северная война - Страница 23

– Значит, сердечная рана у тебя, Яша? – мягко и понимающе спросил царь. – Потому и хмур так, непохож на самого себя? Прячешься от всех?

– Извини меня, государь! – послышался равнодушный, какой-то неестественный и притворно виноватый голос Брюса. – Получилось вот так! Забыли меня предупредить, что все польские женщины, без исключения, сколь прекрасны – столь же непостоянны и ветрены…

Егор костяшками пальцев постучал по дверному косяку, предупредительно кашлянул пару раз, спросил громко:

– Господа высокородные, я вам не помешаю? Может, у вас тут секретные разговоры?

– Заходи, охранитель, заходи! – добродушно разрешил Петр. – Какие могут быть секреты от тебя? Все равно – разнюхаешь и вызнаешь, коль захочешь…

На одном большом бронзовом гвозде, вбитом в бревенчатую стенку предбанника, висела царская одежда, на другом – дорожный камзол и черный парик Брюса. Егор поставил на широкую скамью свою корзинку, разделся догола, повесил свои вещи на третий гвоздь, через узкую дверную щель проскользнул в парилку.

Баня топилась по-черному, поэтому находиться в парном отделении во время протопки можно было только сидя на корточках. В топке еще жарко горели березовые сухие дрова, в широком бронзовом котле, вмурованном в тело печи, лениво кипела вода, голый Петр ковшиком на длинной ручке осторожно черпал из котла кипяток и разливал его по медным (с деревянными ручками) тазикам, в четырех из которых лежали березовые и дубовые веники, предназначенные для замачивания. Яков – в штанах и расстегнутой на груди холщовой рубахе, нещадно обливаясь потом, усердно крошил руками еще в четыре медные емкости пучки сухих трав.

– Чистотел, пустырник и зверобой! – важно пояснил царь. – Настой сей здорово помогает от подлого кожного зуда. Это меня Никита Зотов научил, еще в детстве… Яшка, иди разденься, тебя пока Данилыч подменит!

– Не, Петр Алексеевич, не настроен я сегодня посещать баню, – усталым и равнодушным голосом сообщил Брюс. – Устал что-то с дороги, спать, наверное, завалюсь…

– Не сметь мне возражать! – прикрикнул царь. – Тоже – завел моду: хочу не хочу… Я приказываю – париться тебе с нами сегодня! Хватит уже – нос воротить от старых друзей! Иди-ка, дружок, в предбанник, раздевайся и снова принимайся за сухую траву. А Алексашке, то есть – знатному сэру Александэру, я дам другое важное поручение…

Яков, непонятно вздохнув, ушел, Петр заговорщицки подмигнул Егору:

– Вот, прекрасная и коварная графиня польская – разбила Яшкино бедное сердце! Переживает теперь наш приятель рыжий… Спасать надо бродягу! Ты уже разделся? Напрасно, одевайся и чеши-ка, охранитель мой верный, на кухню, прихвати побольше хмельного. После парилки – выпьем слегка, разговорим Брюса, утешим…

Было слышно, как в предбаннике что-то громко стукнуло, потом зашуршало.

«Это Яшка приставил табурет к дальним антресолям, где под рогожей хранятся использованные веники (ими под самую зиму обкладывают корни молодых слив и вишен), и что-то прячет там, – уверенно определил внутренний голос. – Надо будет обязательно пошарить там! Может, и прояснится истинная причина Брюсовой печали…»

Когда Егор – с десятилитровым бочонком медовухи на плече – выходил из кухни, то нос к носу столкнулся с собственной женой, пришедшей отдать последние распоряжения касаемо позднего (по случаю мужского банного дня) обеда. Выслушав душещипательную историю о легкомысленной польской графине, по чьей вине Брюс пребывал в смертельной тоске, Санька только недоверчиво покачала головой и безапелляционно заявила:

– Врет все этот ваш рыженький! Как последний сивый мерин!

– Как это – врет?

– А вот так, мой миленький! Когда у человека терзания сердечные, то у него совсем другие глаза. А у Якова – холод какой-то внутри, пустота. Глаза – равнодушные такие, мертвые… Что-то здесь не так, Саша! Ты уж мне поверь, женский глаз, он приметливый в таких делах, верный…

Парились они вшестером: Петр, Егор, Алешка Бровкин, князь-кесарь Федор Ромодановский, генерал фон Зоммер и Яков Брюс. Поддавали, веселились, по очереди – от души – хлестали друг друга замоченными в крутом кипятке березовыми и дубовыми вениками.

Первым дружную компанию решил покинуть тучный и полнокровный князь-кесарь, выдохнув устало:

– Стар я уже, братцы любезные. А вы, черти, поддаете уж очень чрезмерно, – попросил Бровкина: – Алешенька, помоги уж старику хилому добрести до хозяйского особнячка. А то голова кружится чего-то…

Ромодановский с трудом оделся и, вежливо поддерживаемый под локоть Бровкиным, удалился неверной походкой к дому.

Вторым из коллектива выбыл Теодор фон Зоммер. Старенький генерал – не большой любитель банных утех, посетил жаркую парную только один раз, после чего полностью переключился на медовуху. Он как-то быстро и незаметно захмелел, загрустил и, в конце концов, благополучно уснул, пристроившись на широкой скамье предбанника – ближней к выходу на улицу.

Когда Петр и Брюс, распаренные докрасна, неуклюже побежали голышом к ближайшему пруду – немного охладиться и вволю поплескаться, Егор взобрался на высокий табурет, приставленный к дальним антресолям, наугад пошарил рукой под рогожей, нащупал какой-то непонятный продолговатый предмет, вытащил, тщательно осмотрел. Предмет оказался маленькой прямоугольной коробочкой, обшитой темно-синим бархатом. Он нажал на крохотный бронзовый рычажок, приделанный сбоку, крышка приоткрылась. Егор с удивлением положил на правую ладонь крохотный золотой (или же только позолоченный?) циркуль, повертел его перед глазами, непонимающе пожав плечами, положил циркуль обратно в коробочку, защелкнул крышку, аккуратно запихал коробку под рогожу, спрыгнул на пол, отставил табурет далеко в сторону.